КАК СТАНКЕВИЧА РАЗДЕЛАЛИ ПОД ОРЕХ
На сей раз не за отстаивание либеральных идей. За слова!
Когда на вечере в студии очередь дошла до него, он радостно пропел:
— Есть грозный суд. Он ждет и, наконец, дождался, — и включил речевой аппарат на длинный пафосный монолог:
— История не просто влияет на политику, она, будучи оформленной в национально-государственные нарративы, определяет во многом политику, устанавливая для ее долгосрочное русло. В европейской политике несколько десятилетий преобладал – как я его называю — ялтинско-нюрнбергский нарратив…
И вдруг что-то пошло не так.
— Что такое нарратив? – внезапно спросил Шахназаров.
— Ну, нарратив это определенным образом… — Станкевич для пущей убедительности порубил рукой воздух, надеясь, что визуальный прием поможет режиссеру быстрее постичь глубину его мысли, — сформулированная история. История, мнн… применительно, формулируется применительно, в данном случае – в моем смысле – применительно к политической идеологии.
Улыбки коллег начали, было, смущать оратора (мне даже стало его жалко — все на одного), но он не остановился:
— Это еще не идеология. Но основа для нее. Так вот чем отличался нюрбергско-ялтинский (почему-то он вдруг поменял города местами) исторический нарратив. Его сформулировали на Ялтинской конференции державы-победители… И он…
— А чем он отличается от дискурса? – с ядовитинкой поинтересовался Соловьев.
И тут Шахназаров не выдержал:
— Я хочу к Елене Ямпольской обратиться, как к председателю комитета по культуре. Есть просьба — внести законопроект в Госдуму о запрете употребления слов «нарратив», «коллаборация», «контент», «дискурс», «плаза»…
— Таргетирование, — крикнул кто-то.
— Субстантивность, — подхватил почин Соловьев.
— Да, — продолжал Шахназаров. – Потому что с этого начинается то, о чем мы говорим. Я не есть какой-то там патриот. Я свой язык люблю и считаю, что в нем масса смыслов. Есть масса слов, которые органично вошли в русский язык и стали его частью – язык меняется, обогащается, всё это правильно. Но то, что с ним происходит… Я не могу слышать слово «коллабо… (запнулся) рационизм». Есть слово «сотрудничество». С этого начинается патриотическое воспитание. О чем мы говорим, если то, на каком языке мы тут говорим большая часть русских людей и не только русских вообще не понимает. Насколько я знаю такой закон есть во Франции…
— И в Израиле есть, — вдруг вспомнил Соловьев.
— В Израиле не знаю. Но во Франции запрещено внедрять в язык бессмысленные слова. И это правильно.
Ямпольская не без энтузиазма подхватила:
— Сама всегда об этом говорю, что если слово не несет эмоциональной нагрузки для русского уха, то ты душевно можешь не затрачиваться…
*****
Лично я давно устала затрачиваться на объяснение звездным менеджерам российской журналистики, что для меня нет тупее выражений «подготовьте лонгрид» , «сделайте факчекинг», напишите «сторителлинг»…
Апофеозом ясности мысли такого менеджера было сообщение:
— В вашем материале нет кейса.
Мне кажется, словарь переводов новых выражений на условный древнеславянский и родился из протеста, подобного тому, что случился с Шахназаровым. Вы примеры знаете? Дети же просвещают, как меня? Ну, например:
Аффтар жжот — Писарь возжегаше.
Ваш пост огорчает негров — Печалитъ араповъ писаніе твое.
Все пи@орасы, а я д’Артаньян — Содомиты окрестъ, азъ же единъ Добрыня Никитичъ есмь.
Пацталом — Возхохоташе подъ лавкою.
Тут, пожалуй, остановлюсь, потому и так много претензий по поводу моих объемов от нынешних чтецов. Впрочем, и для них есть выражение:
Ниасилил — Вельми буквицъ, не превозмогъ.
А для Станкевича с внезапным обрушением смыслов:
Большой писец — Свтопреставленіе.
